Музыка солнца

Ты никуда не собирался. Обязанности и проблемы скрутили тебя, до завтра надо было еще переделать кучу дел. Как вдруг звонок и приглашение в гости к художнице Элеоноре Щегловой.

Старая часть Ялты. Улица Бассейная, где жил и умер поэт Надсон, здесь рядом находятся убежища художников.
По каменным ступенькам, железным лестницам, узким проходам и переходам меня ведут в Мастерскую. Впереди встреча и её предвкушение – приятнее всего. Ты побываешь в укромном и сокровенном уголке, где в творческом огне танцует Кисть, но в таких случаях особых церемоний не жди. Хотя усадят в мягкое кресло и угостят ритуальным чаем. Но – главное это созерцание картин, уже написанных, и висящих на стенах, или новой, рождающейся в муках на мольберте.
После темной прихожей и коридора вхожу в большую комнату и словно попадаю в радостный рай, где чистотой небесного света играли и сверкали краски. От неожиданности я растерялся и замер, медленно осматриваясь вокруг. Иллюзии картин. Волшебство сияния. Чистота мазков кисти. Стук сердца.

* * *

Прямо передо мной пахнула ветка белой сирени из свежего весеннего утра, стоящая в стеклянной колбе на серебряном подносе. Ты помнишь - такой букет восхищения дарил любимой в далекой молодости? А сирень благоухала и будоражила приятными воспоминаниями. Будто из юности, из тех времён, когда ещё учился в десятом классе, рвал росистую сирень и дарил девчонкам. И целовал прелестные нежные уста. Пей бокал восторга девичьего благоухания белой сирени и взрывной молодости.

* * *

Поднимаю взор и розы на стене в воздухе эфирные, эфемерные, «элеонорные», выкованные из Лазурита, выпестованные душой, сердцем и слезой, будто падают из райских кущ, сорванные руками ангелов. Словно розовый дождь из лепестков Роз. Ох, как пахнет цветущее лето дикими розами и свежей росой! И дороги, и тропы твои по горным усладам Крыма. И бегущие глаза по красочным полотнам, панорамам и перспективам, пьющие наслаждение земной красотой.

* * *

А эти ялтинские дворики, улочки, переулочки, подпорные стены, колокольня Ионна Златоуста среди цветущего миндаля. Я вижу тень гуляющего поэта Надсона, у вычура кованых перил стоит в раздумье Степан Руданский и бледность лика Леси Украинки покрыт поблекшим золотом старинной олеографии. Заря играет. Скользят в солнечной киновари благородные тени гордых соотечественников, приезжавших за радостью и упоением в Ялту. Как они милы эти «элеоноровские» картины старой Ялты, где замерла в томление тишина и трепещет тоска зелеными ростками среди каменной, добротной кладки.

* * *

Великий и сильный ветер пахнул из ковыльных расцветающих степей и застыл тюльпанами среди луговых трав, полыни, типчака. Туманная мгла несётся со скифской стрелой, поющей в мареве и вольности Степи. А тюльпаны, как капли крови, устилают крымскую даль уходящую и тонущую среди курганов и каменных баб над могилами павших воинов. И горят рубинами, огненными снами, беззвучными криками красными кристаллами надменные и голые тюльпаны в рассветной прозрачности.

* * *

Желтое солнце – одно, два, три сквозят сквозь белые облака, ниспадающие из небесных хором, текущие над пурпурными вершинами. Расплесканное солнце среди воздуха и воды атмосферы как Божественные цветы сверкают лампадами и звездами, сияют в перламутровой бирюзе, тонут в алмазных переливах сфер. Лучи вырываются из белых пещер и рассыпаются солнечным изумрудом и колдующими очами. Будто падающая судьба в улыбке и в поцелуях огненной ризы.

* * *

Мыс Меганом в лилово-ирисовых мазках, будто тлеющее каменное пламя. Ловец зари, любовник моря, гранитный торс могучих скал сверкающего порфира. Легенды, мифы, слава искрилась и мерцала в зерцалах вод морских. И шелест волн, как тонкий и прозрачный шёлк воды в морщинах и чертах Богини крымской Девы. Не здесь ли на вершине Меганома возносился к олимпийским Богам античный храм Артемиды, покровительницы зверей и охоты? Сущая правда сухими травами сплелась на Меганоме в сверкание аметистовых камней и золотых звёзд-зёрен.

* * *

Утро у Карадага с бирюзовым ожерельем моря вокруг гранитной груди скал. Вещий гром играет в златых звонницах горы, разнося эхо над пластами слюдяной и сланцевой тверди с сердоликовыми жилами цвета алой зари и гневными искрящимися грифелями в грандиозной палитре и гомеровских гекзаметрах волн. И струйный всплеск вулкана взметнулся и застыл на картине Элеоноры мятежной, млечной и фиалковой.

* * *

Осенние виноградники, красно-жёлтые, золотисто-текучие медом солнца, дремлют над пленённой коричневой землёй. Ох, как хочется взять плетённую корзину и пройти по кустистым рядам, собирая синие грозди. И вкусить сладость солнца и земли, испив её соки и золотую кровь. И хмельной ветер колыхает листья желтые и лиловые, как топазы и шафран, а Элеонора в красной косынке бережно берёт твою руку и уводит в рдяную даль заката и виноградного огня.

* * *

Глициния обвивает белые колонны, будто сиреневый спрут вьётся и крадётся по античным развалинам. И тоскующая фигура Ифигении над голубым морем, дальней родиной и горькими думами, летящими в крыльях белых птиц. Трепещет тишина, и кисть глицинии дрожит слезой весны, растоптанной любви и забытым дымом родного очага. Глициния-грёзы обнимают холодный мрамор и грустные думы о величественном былом, угасающей молодости, но отблеск красоты ложится на картину и течёт в мыслях и планах Элеоноры.

* * *

Гурзуф – ночь. Воспоминанья вздыхают синевой индиго и гомеровскими строками легенд. В раскрытых трещинах проулков и улочках кривых застыла тишь, а домики, висящие над скалами, сложены из камней истории и поверий. И грустные сны печально взирают кристаллами окон. Но звонко шаги вдруг звучат, будто Элеонора идёт и ищет тени и сказы, шелестящие по милому древнему поселению. Ночной Гурзуф, как синяя старинная икона в жемчужном ожерелье-акварели.

* * *

Красные розы Пушкина на старом холсте в помпезном позолоченном багете. Два бутона поэт подарил фонтану слёз в Бахчисарае, а этот букет оставил и забыл о нём. Но Элеонора вспомнила и воссоздала нам память о минувшем. Ты захвачен врасплох. Не ждал и не просил, чтобы так тебе захлестнуло душу. Но поздно. Аромат роз, тонкий и нежный, накрыл твою, мечтательную сущность. Даже странно, что ты раньше был равнодушен к розам. Но они не только память о минувшем, рубиновые розы навевают мысли о юном поэте, о свежести поэтических строк, страданиях и переживаниях пылкого сердца. И рад тому, что тоже прикоснулся взглядом к забытым пушкинским розам, а тень его будто где-то рядом. Мучительные и мечтательные розы.

* * *

Синяя сказочная жар-птица прилетела из легенды и уселась рядом на ветке. И засветился озаренный мир и дом Элеоноры счастьем и любовью. Горит и греет птица наш растерянный взгляд голубыми и розовыми перьями. Как хорошо, что иногда мы верим в сказку, любим её, даже мечтаем о встречи с необыкновенным. И наше радушие искреннее и сердечное, но самое лучшее, то мы и в самом деле всегда ждём эту сказку и прилёт волшебной птицы.

* * *

Кипарисная аллея из стройных и темных древ, будто ведущая из сиятельного, дворянского, девятнадцатого века в наш взрывной и горячий двадцать первый. Шагаешь, заложив руки в карманы, и что ни шаг – то радость прикосновения к истории Крыма, скрытой за стеной кипарисов. Шагаешь навстречу ушедшим годам. Ловишь себя на том, что тебе очень хочется вернуться в своё детство, когда бежал по кипарисовой аллее, познавая мир интересного, будто спрятанного за темно-зеленой хвоей. И ясный и прозрачный свет летит над кипарисовой аллеей.

* * *

Хризантемы и пионы среди золота и голубизны в брызгах солнца. Мохнатые и лакированные лепестки, как стеклянные осколки, рассыпаются и искрятся кусочками упавшего солнца, застывшего на картине, но озарившего мир, землю цветущим садом и кистью Элеоноры. Спасибо тебе, художник, что шелестят и пахнут осенние дары ароматом солнца, и в твоей волшебной власти никогда не умирают цветы на картинах.

* * *

Ты когда-нибудь целовал японку? Нет. А страшно хотелось бы прикоснуться к нежности щёк, алым губам, раскосым глазам, что так зазывающе замерли на тонкой девичьей шейке, как на цветочном стебле. Тогда целуй мечтательные асфоделины, так похожие на японские лики, растущие на острых крымских скалах. Что-то магическое, завораживающее в узорной прелести баяния девушки, тихо шепчущей дивный стих о далекой Японии.

* * *

Синяя ваза с букетом грусти, в ней осень. Пора расставаться, а не хочется уходить из мастерской. Элеонора радушно потчевала, напоила зелёным чаем, угостила сладостями, оставшиеся конфеты завернула Азе Павловне, приведшей меня сюда. Но что-то необъяснимое держало нас среди мозаики картин. И вдруг откуда-то с высоты в распахнутое окно донеслись нам звуки чистой небесной музыки. Я замер, а волны солнечного света звучали таинственно и торжественно.
- Откуда мелодия?
- Это мой муж-музыкант играет! – объяснила Элеонора.
И я почему-то представил белые облака рыцарского замка, замершие над Ялтой, а там по воздушным сияющим ступеням шагает к нашему балкону серебряный принц с лютней в руках. И это его песня любви несётся и рвётся к Элеоноре.
Оглядываюсь и вижу поразительное свечение, что радужными бликами изливаются из стопок картин Элеоноры, поставленных в углах и к стенам мастерской. Открываю и поворачиваю к окну первую из составленных рядом с мольбертом. А на ней пурпурное солнце, разлившееся в бокале, багровая осень и синяя кисть винограда. Не хочу расставаться в синих тонах, рвущих душу тоской.
Ещё любуюсь другим маленьким шедевром. Там мыс Меганом на рассвете в озаренной тишине моря и охряный эскиз гор. Ухожу и несу в себе свет сегодняшнего, солнечного дня, будто лучшее оставил при себе.